Следующее имя, которое мне хочется назвать в списке мемуаров детей, переживших войну, это имя князя Никиты Лобанова-Ростовского.

http://magazines.russ.ru/nj/2007/247/lo22.html
Никита Лобанов-Ростовский
Из "Воспоминаний". Детство

Из "Воспоминаний". Детство

Журнальный зал Русского Журнала: Новый Журнал, 2007 №247 - Кн. Н. Лобанов-Ростовский - Из "Воспоминаний". Детство

http://magazines.russ.ru/nj/2006/244/kn25.html

"Я" и "Мы": белоэмигранты и Россия

Журнальный зал Русского Журнала: Новый Журнал, 2006 №244 - Кн. Н. Лобанов-Ростовский - "Я" и "Мы": белоэмигранты и Россия

13 марта 2006 года в Российском посольстве в Лондоне князю Никите Дмитриевичу Лобанову-Ростовскому был вручен орден «Дружбы».

Никита Дмитриевич принадлежит болгарской русской эмиграции. Ему хорошо знакомы все пути-дороги беженцев первой волны, белой эмиграции: родился и вырос в Софии (болгарский считает своим родным – первым? вторым? – языком), там же пережил последнюю мировую войну, 12-летним мальчиком был посажен в тюрьму при коммунистическом правительстве – как враг народа (неясно – какого народа, но посидеть пришлось), учился в США, работал в Южной Америке, живет в Лондоне (обо всем этом – в его мемуарах «Воспоминания. Записки коллекционера», М., РАН, 2003). Перестроечную Россию признал и как родине помогает ей, чем может, пытается наладить диалог между русской иммиграцией и обновленной Россией.

Несколько подробнее воспоминания о том же периоде детства, проведенного под оккупацией и в тюрьме, можно прочесть:
http://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/auth_book.xtmpl?id=88535&aid=1517

Горбовский А. А. Рюрикович. Детство Никиты. – М., 2004. – С. 4-87

Где-то читал, что когда Чуковский уже был очень известным писателем, отец его нашел и посетил в Переделкино. Сын оказал отцу весьма холодный прием и после кратковременной беседы собственноручно вынес отцовский чемодан за калитку. Больше они уже никогда не виделись.

Не знаю насколько это правда - все-таки не так уж близко, но говорят, что с окраины пограничного Белоострова было слышно как на даче Репина в Куоккала играла музыка. А курортный городок называется не Зеленоград, а Зеленогорск.

techsupport, спасибо, что заметили, конечно же, Зеленогорск! (Мне очень неудобно, поверьте!)
По поводу посещения Корнея Чуковского его отцом я тоже читала.

Приведу несколько абзацев из книги Лидии Корнеевны Чуковской "Памяти детства" :

"Я знаю в жизни Корнея Ивановича одну только боль, которую он, не пуская наружу, не забывал никогда, ничем не заслонял и не вытеснял, одну обиду, которой он разрешил себе питаться.
Веселость, воля к забвению бед и обид в этом случае оказались бессильными. Счастливая работа - тоже.
Это было недоброе чувство к отцу - непрощаемая судьба матери, сестры и собственное обокраденное детство...
О дедешке, папином папе, в нашей семье не говорилось никогда, ни при каких обстоятельствах, ни в какие времена, ни по какому поводу."

Далее. Когда детям было объявлено, что приезжает папин папа, их дедушка, и проживет у них недели две, они спросили:
- А разговаривать с ним можно?

"...И вот наконец у калитки папа и дедушка. Папа несет дедушкин чемодан. Дедушку я не рассматриваю, вижу только, что с бородой. Я впиваюсь в его руки, перегруженные цветами и пакетами. Дедушка всем привез подарки: маме - цветы, Коле - нарядную книгу, мне - куклу, а Бобе - барабан.
Стол накрыт. Из кухни пахнет пирожками. Но к столу не садятся: папа увел дедушку наверх, в кабинет...

И вдруг дверь веранды звонко отворилась. Из нее выбежал Корней Иванович с дедушкиным чемоданом в руках. И побежал к калитке. За ним едва поспевал дедушка ( тут я разглядела его: высокий, худощавый, прямой, с квадратной бородкой). Корней Иванович выбежал за калитку и широко растворил ее перед гостем. Подал ему чемодан и ушел. И затворил за собою калитку.
- Почему никто не обедает? - крикнул он нам, подойдя к дому.

За обедом про дедушку не было сказано ни единого слова. После обеда тоже. За всю последующую жизнь тоже.

Как я понимаю теперь, разговор у них наверху, в кабинете, зашел о Екатерине Осиповне. О детях - Марусе и Коле, у которых никогда не было "такой роскоши, как отец", о мальчике, который одержим был знанием, что он, и его мать, и сестра "не как все люди, мы хуже, мы самые низкие".

"Что бы ни случилось, хорошее или плохое, шли к Репину. Его мастерская была центром духовного притяжения. Умер Толстой: собирались у Репина. Явился Маяковский: надо было непременно познакомить его с Репиным.

Более полувека миновало с той поры, о которой я сейчас рассказываю. Сколько с того времени написано о девятисотых и десятых годах! И в частности, о репинских "Пенатах!...
Стоило бы перелистать многие книги, чтобы вооружится необходимыми сведениями об убеждениях, привычках, спорах, дружбах и распрях всех писателей, художников, артистов, выходивших из дачного поезда преимущественно по средам и воскресньям на станции Куоккала Финляндской железной дороги - с 1906 года, когда Корней Иванович впервые там поселился, и по 1917-й когда весной он уехал в Петроград."

Замечательная книга, очень люблю Лидию Чуковскую.

Я и не сомневался, что Вы случайно ошиблись. Зеленоград гораздо более известен, а звучит очень похоже.

Я Вас хотел попросить, чтобы Вы свои длинные сообщения как-то делили - это не так просто "вычленить" конкретную фразу для комментария из очень длинного сообщения, если она находится где-нибудь в середине.

techsupport, знаю, грешна на многословие, мне все кажется важным, сокращаю-сокращаю, все равно огромные сообщения получаются.

Буду стараться делить текст по смыслу на удобочитаемые абзацы.

А что бы Вы хотели обсудить? Манеру подачи материала или, может быть, чьи-то мемуары?

Мне очень приятно оживление в теме, всегда готова к диалогу.

Нет, Вы меня не поняли. Я просто хотел, что бы Вы делили длинные сообщения на несколько, а не сокращали их.

Да, нормальная подача, чего ее обсуждать... Я мемуары тоже люблю, правда, я уже давно почти ничего не читаю, кроме технической литературы, так что мне и сказать-то нечего.

Понятно, techsupport , я так и сделала, например, когда максимально полно давала статью ( не мою, конечно), о "Дневниках Прокофьева".
И переживала, вправе ли я делить такой материал.

А отзывов о Прокофьеве - ни одного ( пока).

Жаль, что мало удается читать, без литературы жизнь скудна. А откуда же брать информацию о многих исторических событиях, мысли, чувства, примеры благородства или низости, величия человеческого духа или мелочного поведения, в конце концов?

Лишение чтения - это для меня самое большое эстетическое лишение.
Вот так вот пафосно!

О мемуарной литературе можно сказать, что мемуарная литература - вещь очень субъективная и частенько грешит, скажем мягко, всякими неточностями, если не сказать больше...

Меня никто чтения не лишал, просто на определенном этапе я перестал быть "запойным" читателем и, честно Вам скажу, совершенно от этого не пострадал...

Если сообщение очень длинное, то его можно поделить, скажем, на главы...

techsupport, а я бы страдала бы, у меня даже настроение портится, когда нечего читать
Но я быстро "нападаю" на следующую необъятную тему и упиваюсь ее развертыванием в подробностях.

Наверное, это потому, что я совсем не читаю технической литературы

Поэтому позвольте вернуться непосредственно к обсуждению мемуаров и пожелать Вам прочесть что-нибудь настолько выдающееся, что заставит Вас рассказать всему форуму о прочитанном.

По поводу деления соообщений на главы Вы очень дельно подсказали, спасибо! Будет случай - обязательно применю.

Мафи, дорогая! Бальзам души и именины сердца! Уже поздно, последняя мною прочитанная полностью страница -5, а потом только скользила. Буду все подробно читать в другой раз. Мемуары - то, что я люблю читать больше всего. Сейчас читаю Дмитрия Сергеевича Лихачева "Воспоминания", завтра спишу все выходные данные. Очень советую. Там про блокадный Ленинград откровенно и сдержано, про Соловки, и.. и.. и.. нужно читать! Еще интересный опыт жизни - "Дневники" Юрия Нагибина (удивительным мизантропом он мне показался). Эмма Гернштейн о Мандельштаме в основном, но и ее жизнь, ее любовь к Льву Гумилеву, быт военной Москвы (название доставлю, обещаю). Еще две книги режиссера Георгия Данелия - хорошее настроение, смех и слезы обеспечены. Очень интересно пишет Василий Катанян, в основном, конечно, о Лиле Брик, но Плисецкая и др. и др. Иду спать с мирно и блаженно улюбаяясь... Спасибо еще раз!

Мак, спасибо! Я сама рада не меньше Вас!

Рада встретить родственную душу!

Вы знаете, я зачем-то стараюсь давать материал более-менее хронологически, в соответствии с ходом истории. Поэтому смогла дойти только до начала Второй мировой войны. И "растекаюсь мыслью по древу", потому что и материала много, и "специфический" он - боль, страдания, утраты. И теряюсь, каким блоком давать раньше - собственно война или тыл, эвакуация или передовая, жизнь военная или, скажем, литературная в годы войны.

Поэтому, если бы сведения о прочитанных мемуарах давались от разных людей, мне было бы проще не соблюдать порядок
А то я его завела, неудобно самой нарушать, хотя так логичнее, правильнее, что ли?

(Считаю необходимым сказать, что все Вами названное, я читала.
Хорошо бы обсудить каждую персону отдельно. Опять же, когда?)

Наверное, можно каждую книгу обсуждать вне зависимости от времени появления интереса к ней. Давать анонсы, ссылки в сети, и, обязательно свое впечатление от прочтения.

Мы уже успешно обсуждали Василия Катаняна в теме "Книги, которые надо прочесть", после чего было решено вынести мемуары в отдельную тему.

С нетерпением буду ждать продолжения!

Совсем недавно я начала читать в журнале «Звезда» повесть Натальи Радовской «Колодец, из которого пил».

http://magazines.russ.ru/zvezda/2008/8/ra9.html
Журнальный вариант.
Наталья Викторовна Радовская — переводчик с иврита и английского. Живет в г. Хайфе, Израиль.

Колодец, из которого пил

Журнальный зал Русского Журнала: Звезда, 2008 №8 - НАТАЛЬЯ РАДОВСКАЯ - Колодец, из которого пил

Оказывается, уже вышла ее книга, которую можно заказать на Озоне:
http://www.ozon.ru/context/detail/id/4292552/
Колодец, из которого пил. Опыт многократного возрождения души на протяжении одной жизни.

От издателя
«То, о чем рассказывает Наталья Радовская, реально происходило рядом с нами. По ее жизни прошлось почти все самое худшее, что могло случиться с дочерью "врага народа". Это худшее создалось из тогдашней государственной политики и трансформации личностей людей, принимавших эту политику. Книга написана очень интересно, прекрасным языком, в ней много личных экскурсов, и во всем чувствуется искренность автора. А главное, это еще одна страница, еще один урок нашей истории.»

Пока я прочла только о репрессии отца, Виктора Григорьевича Магазинера, главного инженера ленинградского завода “Большевик”, до революции “Обуховского”, в феврале 1938-го.
«…Оставив меня у родных, мама с 10-летним сыном поселились в Калинине. Хотя понятие “поселились” не отражало истинного положения вещей. 32-летняя женщина, вырванная из привычной среды, растерянная (скоро она возьмет себя в руки на всю оставшуюся жизнь) и не имеющая в провинциальном Калинине ни одной знакомой души, не могла найти ни работы, ни постоянного угла. Иметь дело с женой врага народа все боялись.
Во время очередного посещения биржи труда мальчик вдруг сказал матери: “Пойдем и бросимся в Волгу!” Стоящие в очереди женщины закричали. На крик вышел начальник. В тот же день маме дали работу: счетоводом на фабрике. Нашелся и угол в проходной комнате, отгороженный занавеской. Мой брат Володя пошел в школу, стал ходить во Дворец пионеров».
Потом началась Великая Отечественная война, и если бы девочку не отправили вместе с детским садом на каникулы в Калинин за несколько недель до войны, она могла бы погибнуть в Ленинграде во время блокады города..
В Калинине мама, девочка и старший брат пережили бомбежки и оккупацию немцами, даже успели поносить нарукавные повязки со словом “JUDE».

«С евреями все было сделано как надо, как делалось везде: переписали, многократно собирали в городской управе, приказали нацепить желтые знаки, ввели ряд ограничений, в их числе запрет ходить по тротуарам... До логического конца довести не успели. В те два оккупационных месяца (даже как-то несерьезно и говорить об этом) массовые расстрелы еще не начались. После ухода немцев обнаружилось, что какую-то группу евреев все-таки расстреляли, в том числе и еврейского старосту, который лично ходил по домам, переписывая нас, объясняя, что следует делать, что разрешается, а что нельзя. Я его помню. Настоящий ужас вызвала у меня следующая сцена. Однажды в здании городской управы, где евреев собирали на проверку (брата мама оставляла дома), мы с ней стояли в толпе внизу в вестибюле. Наверх вела широкая лестница, и там, наверху, немецкий офицер о чем-то разговаривал с нашим старостой. Вдруг офицер страшно закричал, ударом кулака в лицо сбил старосту с ног, и тот, окровавленный, покатился вниз по лестнице и исчез где-то впереди нас в толпе, в то время как офицер продолжал гневно кричать и угрожать уже всем, потрясая кулаком. Я ничего не поняла из происходящего, но я впервые видела, как человек бил человека.

Сюрреалистическую картину, должно быть, представляло и само наше с мамой путешествие по городу. Ходить по тротуарам было запрещено. Мы жили на фабричной окраине, а управа была в центре, если не ошибаюсь — в бывшем губернаторском дворце. Путь был довольно длинный, и мама не раз встречалась с прежними сослуживцами. Она уже носила на пальто желтый кружок (пока еще не звезду), а на рукаве белую повязку со словом “JUDE”. Знакомые обычно останавливались, здоровались, рассказывали, где и как устроились на работу, были доброжелательны. При этом всегда оставались стоять на тротуаре, в то время как мы с мамой — на проезжей части. Отдавали ли они себе в этом отчет?»

Затем было освобождение Калинина:

«...Когда я смотрю любой советский или теперешний фильм о той войне, самый что ни на есть примитивный, и вижу красные звездочки на ушанках и как солдаты берут на руки детей и дают им есть, — я реву в три ручья. Признаюсь в этом без стыда. Потому что так это было. Было со мной.
В белых дубленых полушубках и толстых валенках, веселые, — как непохожи были они на тех бедных отступавших красноармейцев в подбитых ветром шинелишках (так же легко, впрочем, были одеты и немцы, поэтому и срезали меховые воротники у женщин). А ведь прошло всего два месяца. Ровно два месяца: 14 октября—14 декабря 1941 года!»

Потом все большой семьей жили и работали на оборону в деревне под Муромом, куда был эвакуирован режимный завод из Ленинграда, где работали сестра мамы и ее муж, Яков Золин.
«В 1946 году семья Золиных вместе с бабушкой вернулась в Ленинград.
В том же году Володя заканчивает 10-й класс и получает “золотой аттестат”.
Мы трое, мать, брат и я, словно проживали не свои жизни. Мы жили рядом с секретнейшим военным заводом, на котором брат даже работал. Наше ежедневное бытие подчинялось заводоуправлению (я даже не уверена, были ли там какие-нибудь отдельные от завода муниципальные службы).
О нашем особом положении все, кому надо, были оповещены. Раз в месяц или два мама ездила в Муром “отмечаться”. Главного чекиста завода я знала в лицо: по приезде мы жили на одной лестничной площадке. Допустив наше прибытие туда из в недавнем прошлом оккупированной врагом местности, он дал явную промашку (пребывание на оккупированной территории было пострашнее нашего “ссыльного” статуса). И ему не было резона подымать шум. Кто знает, как подобный скандал мог обернуться для самого чекиста... Размышляя над этим, я прихожу к выводу, что наш ангел-хранитель Яша, доставивший нас сюда по тотальному непониманию происходящего и абсолютной вере в советское правосудие, только чудом не загремел вслед за моим отцом. А его семья... При мысли о возможном и вполне вероятном ходе событий меня обдает холодом.

Но вот Золины уехали и никакого отношения к заводу уже не имели. Следовало немного выждать, чтобы замести следы, чтобы забылось, как мы попали сюда, и только после этого проявить должную бдительность. К тому времени, возможно, сменилось и муромское начальство. Короче, теперь можно было и “сигнализировать”. Однажды летом 1948 года мама, как обычно, поехала в Муром “отметиться”. Вернувшись оттуда и взглянув на лежавшую на столе книжку Жюля Верна, неожиданно сказала: “Сейчас я бы и на Луну полетела”. Ей было предписано уволиться с работы и выехать на жительство в Северный Казахстан. Жена врага народа, она мирно, хоть и трудно, жила вместе с дочерью; из Москвы на каникулы приезжал сын... Недопустимая идиллия. Нас резко выдернули из ненашей жизни и вернули в ее прежнюю, истинную колею, где каждый из троих получит причитающийся ему удар. Чтобы не “забывались” и знали свой шесток — ЧСВН (член семьи врага народа) . До Москвы нам предстояло ехать вместе с мамой, встретиться и проститься с Володей, а там мы вновь должны были расстаться: я отправлялась в Ленинград к Золиным продолжать учиться, мама — в незнаемое, куда с Казанского вокзала отбывали товарные составы...»

С нетерпением буду дочитывать, все соответствует обсуждаемой теме.

Хочу дать ссылку на книгу Арона Шнеера «Плен». В ней 2 тома

http://www.jewniverse.ru/RED/Shneyer/index.htm

Сразу обращаю ваше внимание, что могу дать только ссылку, потому что публикация защищена "Законом об авторских правах". Полные или частичные перепечатки публикуемых на сайте текстов запрещены. Все права на интернет-публикацию книги принадлежат сайту http://www.jewniverse.ru
Обязательно прочтите аннотацию и предисловие к книге.

http://mi-israel.org/content/view/155/10/

Это видеосюжет - Арон Шнеер и Павел Полян представили сборник о советских военнопленных-евреях «Обреченные погибнуть». Там же говорится о книге А.Шнеера «Плен».

Из другого источника :
http://ifolderlinks.ru/knigi/aron-shneer-plen-sovetskie-voennoplennye-v-germanii-1941-1945.html

В основу этой работы положены документы, хранящиеся в архиве Национального института Холокоста и Героев Сопротивления Яд Вашем, в Иерусалиме, а также свидетельства, беседы, воспоминания, письма бывших военнопленных и их родственников из архива автора. Большинство документов и материалов публикуются впервые. Книга сознательно насыщена фактическим материалом и множеством фамилий. Возможно, благодаря этому кто-то узнает о своих близких, пропавших без вести. Цель - хоть в небольшой степени восстановить часть правды о плене. Часть - потому, что нам, живущим сегодня, никогда не удастся понять всей трагедии Великой войны, горя и испытаний, через которые прошли пережившие эту катастрофу.